Ю.Н.Сербин разные люди, и от того зависитто какими будем мы. Хотя, разумеется,
есть и исключения из правил: люди, насмотревшиеся зла бегут в подобное
добро, а неполучившие ожидаемого добра впадают в уныние и отчаянье,
ступая на дорогу зла'
Архангела разговаривали двое, инок и мирянин. Впрочем, говорил больше
второй, постоянно перебивающий первого и не дающий тому и слово
вымолвить. Инок смиренно опустил глову, положил руки на колени и слушал
- накополось многое у мирянина, нужно дать вожможность выговориться
человеку.
ее, говоришь, да позабыл. Тебе же сам Бог дороженьку открыл. Если ты
здесь - то не случайно. Что же надо - то тебе еще, что мучает твою
душеньку грешную?! Что ты ищешь и что обретаешь?! В глазах твоих
искорка злобы, на сердце - кусочек льда, твой путь - в пустое никуда,
но ты тому радуешься яко неразумное 'малое дитя'.
чего-то уберечь, и мирянину все кат- то не то - не тех слов поддержки и
утешения жаждали - таки многострадальная душа его.
его наполняется неизлечимою тоскою, он чувствовал себя одиноким,
ненужным и опустошенным. Вспоминались крыльцо далекого старого Храма.
На нем было двое - абсолютнейше разные типажи, пересексиеся в точке под
названием 'творчество'. Один доказывал, что 'религия - это юность
молодых'. Другой настаивал, что 'вера - это прыжок в объятия Бога'. Как
из тумана выплывали воспоминания и эхом тянущийся из прошлого крик:
'Да! Я чувствовал этот прыжок: Эта правда'. И окрыленным вошел в Храм,
второй остался. Прыжок исчез. И первоначально это было страшно, а потом
привычно. Вера требовала подпитки от духовных ресурсов, но слишком уж
душа тяготела к миру и желания-топо сути богоугодного образа поведения
попросту не было. 'Творческие - это же другие, другие' - беззвучно
повторял он.
зависли на его подбородке. Он не посеял это состояние, он так и жил
прыжком, нераспыляясь и чуждаясь всего мирского. В духовной радости он
переступил порог семинарии, с усердием драил полы в Алтаре, не найдя
спутницы-матушки, положился на Божию волю, став послушником в
Монастыре, дослужившись до мантии. Он был духовно богат и счастлив, ему
не то что недосуг, а непонятно даже было, как там, в диком миру, могут
черпать это благодатное ощущение из мирских каких-то шалостей. Он мог
принять боль, мог помолиться о страдающем, но он уже стал другим.
