Сонливый грохот проливных дорог,
Сухая и холодная погода,
Московский регион ноябрьски продрог
И на покой ушёл на четверть года.
Не то чтобы народ угомонился вдруг –
Народ беснуется не менее, чем летом, -
Не о народе я тут речь свою веду,
А о вещах, открытых лишь поэту.
Итак, короче, вышел в поле я…
Нет, не в футбольное – в обычное, с тропинкой.
И я услышал, как звенит земля –
И замер, как пришибленный дубинкой.
Вот скажут мне: «Ты что, грибы курил?
Земля звенеть не может, это нонсенс!»
А я отвечу: «Я курил акрил,
Но это совершенно ни при чём здесь!»
Так вот, представьте: поле, бурый цвет,
Пожухлых трав сырые ароматы,
А небо – светло-серый градиент…
(Не стохастический! Не ёрничай, читатель!)
Помимо этого, как водится у нас,
Чересполосный лес чернеется по кругу,
И на его краю, жуя съестной припас,
Я и стоял, таращась на округу.
Берёзовой листвы коричневый ковёр
Валялся под моими сапогами,
А в поле, метрах в ста, подвыпивший шофёр
Пригнал машину за подгнившими стогами.
Но я не слышал его дизельный мотор,
Мне было это пофиг, потому что
Земле внимал я, что звенела, как топор,
Когда его на камень ты обрушишь…
Ну ладно, ладно! Тут преувеличил я,
Конечно, это было много тише,
Но, тем не менее, я вам клянусь, друзья,
Что музыки прекрасней я не слышал!
Полифоничный ветер ноты извлекал
Касаясь трав, иссохших, почерневших,
Соцветий мёртвых, что он колыхал,
Сплошным потоком целый день летевши.
Вот электричка простонала, вот шоссе шумит,
Вот самолёт прополз по небу с рёвом,
Ну а земля поверх всего звенит,
Готовясь к скорым холодам суровым.
Вот мне тут скажут: «Ну ты, брат, ваще,
Такое вот корявое загнул тут!»
А я сметану утоплю в борще –
И пусть все недруги мои припухнут!
