Николай Селезнёв

 

                                         Ж А Ж Д А

 

Он очень любил тебя, но ты никогда не понимала этого. Для тебя чуждо такое понятие, как любовь. Ты жила и чувствовала не по-человечески. Тебя гнали инстинкты дикого звереныша. Он старался делать все, чтобы ты стала другой, но инстинкты взяли над тобой верх и он больше, вероятно, не в силах бороться с этим. Ты – тихая, маленькая хищница, которая исподтишка приносит людям вред. Тебя жалели, ласкали, любили, а ты потихоньку отращивала свои маленькие острые зубки, чтобы потом вцепиться ими в горло. От твоего содержания отказывались все, и ты брела дальше, в поисках пристанища. Уставшая и побитая ты находила его, старалась жить тихо и праведно, зализывая свои многочисленные раны. Всю жизнь ты искала хозяина, так как не была приспособлена к самостоятельной жизни на воле.

Ты шла от жилища к жилищу, меняя хозяев, ты думала, что это – единственный путь – выжить, не имея постоянного. В своих грезах ты видела не спутника жизни, а повелителя. Ты стремилась к властности и жестокости над собой. Тебя никто по-настоящему не любил. В тебе видели лишь красивого, забавного звереныша, с которым можно поиграться, позабавиться и, если сильно укусит или поцарапает, наказать. Красивая, злобная, бесполезная.

Замкнувшись в себе, убежденная в силе своей красоты, в полезности, в силе своих знаний, убежденная, что несешь людям добро – убивала их, разрушая понятия о значимости красоты, убеждая в отсутствии любви – ты разрушала действительность. Мир для тебя был таким огромным, что ты смертельно боялась его, думая о жестокой несправедливости по отношению к тебе, такой умной, правильной, не понятой.

Тебе было жалко себя, и ты скулила по ночам, прячась от людского взора, глядя на прекрасную, огромную, независимую луну. На тебя накатывала непреодолимая тоска, которая, как казалось, с корнем вырывает душу, сжимает с невероятной силой и вдавливает в землю. Ты чувствовала безысходность и желание умереть. Тогда ты вставала, затравленно озираясь, и шла дальше, на еще более губительную для тебя свободу. В поисках нового пристанища, в поисках нового хозяина.

Шло время, а ты все брела и брела, в поисках возвышенного, сказочного, неосуществимого. Ты жадно искала выдуманного героя и не находила его. Сказка не становилась былью, воздушные замки, возводимые тобой, рушились, все было прозрачным и призрачным, бегущим, как вода, по гладко обтесанным камешкам.

Ты видела людей, которые любили друг друга, жили семьями, были по-своему счастливы, но для тебя это казалось непостижимым. И внутри зажигалась затаенная жажда – покорить собой и разрушить, чтобы не видеть того, чужого счастья. Для твоей дикой души это было неведомым и страшным, ты подчинялась лишь чувствам самоудовлетворенности и тихой ненависти. Ты была красива, начитанна и необразованна, как заморская птичка, научившаяся говорить.

Ты думала, что возвышаешься, принося себя в «жертву» другим, что это твое предназначение свыше. Но оказалось – не жертва, не предназначение, а звериная похоть, плотское и моральное уничтожение себя. Падение. Ты жила и лгала, никогда не задумываясь о последствиях. Но любая ложь со временем выходит наружу и тогда все становится пошлым, неприличным, предательским и грязным.

Иногда с отрешенной безнадежностью ты взывала к Богу. Ты также имела право на любовь, на семью и счастье. Ты желала любить и быть любимой. И ты была услышана Им. Внял Он молитве твоей, дал шанс исправить допущенные ошибки, вылечить изможденную душу. Он указал тебе дорогу. Ты так долго была одна!

И вот ты нашла не хозяина, а друга, который любил тебя искренне и открыто, который увидел в тебе не затравленного жизнью звереныша, а любимую и желанную женщину. Ты стала по-настоящему любима, но наученная горьким жизненным опытом не верила в любовь. Ты не понимала этого до конца! Тобой руководило желание отдохнуть, оправиться от ран и двинуться дальше.

Но любовь другого человека к тебе и некая привязанность к нему, немного согрели очерствевшую душу. Медленно, очень медленно ты гасила свою дикость. Но внутри тебя, время от времени, просыпался тот забытый дикий звереныш, отращивающий острые маленькие зубки, чтобы впиться в горло любящему тебя человеку, который обогрел тебя и принял такую, как есть. Твоя душа уже инстинктивно рвалась в поисках нового. Ибо чувство любви осталось не понятым тобой, не принятым, невостребованным.

И осторожно, как вампир, ты вонзила свои зубки в шею любящему тебя человеку. Откуда-то издалека пришла острая жажда стать хищником. Тебе снова требовался хозяин...

 

                                                          

 

          ПРОЩАНИЕ

   С ОТШЕЛЬНИКОМ

 

На шее ошейник - петля из стали,

Ножом вонзенное в тело время.

Скажите, отшельники, кем вы стали?

У чьих костров свои руки грели?

 

От Бога милость, у Бога жалость,

Умерло время, часы разбиты,

И тьма плотнеющей точкой сжалась,

И плачет памятник из гранита.

 

 

И плачет иволга, плачет ива,

А день смеркается в черный траур.

И словно бог многоликий - Шива,

Ступает грозно по сонным травам.

 

 

Уйти от радости и от смеха,

Уйти от славы и от гранита,

Отшельник, твоя последняя веха

Твоей последней слезой омыта.

 

 

Прощай, отшельник, живи, отшельник,

Мечтой своей покоряя дали.

Живи и помни, что жизнь - ошейник,

А путь к свободе - петля из стали.

 

 

 

        МНЕ НАЗЛО МОЛЧИТ

 ТЕЛЕФОН

 

Мне назло молчит телефон,

Сплю я будто бы на мече.

Голос твой, как венчальный звон,

И рука на моем плече.

 

Умирает под утро ночь,

Слышу шум осенней листвы.

Повторяется все точь-в-точь

И ночами мне снишься ты.

 

Вероятно окончен бал,

Больше нет ни одной свечи.

Губы я твои целовал

В той далекой шальной ночи.

 

Где-то там за окном туман,

Где-то там за лугами дождь.

Неужели вся жизнь - обман?

Неужели любовь - все ложь?

 

Только лики святых икон,

Только рябь по быстрой воде.

Колокольный печальный звон

Вторит чьей-то большой беде.

 

И распятому на кресте

Поклонюсь я в который раз:

"Господи, Иисусе Христе,

Сыне Божий, помилуй нас".

 

                                         БЕЛЫЕ  КОРАБЛИКИ

 

Андрей сидел на небольшом вытоптанном «пятачке» ржаного поля, наблюдая за четким и размеренным ритмом работы муравьев. Устав наблюдать за муравьями он откинулся на спину и стал смотреть в небо, отражающее нежной голубизной, по которой плыли прозрачно-белые облака. «Очень похоже на кораблики, которые плывут по спокойному голубому морю», – подумал Андрей, прищурив глаза, и встал.

Словно живое, отдающее золотом ржаное море, равномерно покачивало свои величавые тяжелые волны, оно будто дышало. Хотелось погрузиться в них, и плыть, плыть… Взгляд Андрея не в силах был охватить весь этот величественный простор.

Его взгляд упал в сторону. Там, далеко, в кипящем золотом поле мелькнуло белое пятнышко. Мускул дрогнул на лице Андрея. По полю шла та, которую он так долго ждал – Лена. Андрей снова перевел свой взгляд на небо с плывущими облаками. Синее спокойное море вверху и зеленое, волнующееся внизу. По синему морю плыли и плыли белые облака-кораблики, а по зеленому полю плыл один единственный кораблик и плыл он к нему, к Андрею.

Вздохнув, Андрей медленно двинулся на встречу приближающейся девушке, платье которой уже не казалось маленьким белым корабликом. Едва их лица стали различимы, глаза девушки и юноши встретились. Парень и девушка, не сговариваясь, замедлили шаг, и осторожно приближались друг к другу. Осталось пять шагов… три… два… один…

– Здравствуй, Андрюша.

– Здравствуй, Аленка.

Глаза их с затаенной тоской жадно рассматривали друг друга. Длинные волосы девушки, которые были под цвет золотистого ржаного поля, развевались на ветру. Волосы Андрея, чуть темней и короче, ветер попросту шаловливо взъерошил.

– Идем? – вдруг очнувшись, тихо спросил Андрей.

– Идем, – так же тихо ответила девушка.

Они взялись за руки и молча пошли по золотистому морю, словно два корабля в поисках пристани. Шли медленно, молча. Им не требовалось говорить что-то, потому что все было понятно без слов. Это была их последняя встреча.

Андрею всегда казалось, что разлука проходит в сопровождении нелепых сцен, ссор, что люди всегда обвиняют в чем-то друг друга… А они с Аленой шли молча, взявшись за руки. Ни Андрей, ни Лена не хотели расставаться, но понимали и чувствовали, что разлука необходима. И чем раньше, тем лучше. И каждый из них понимал, что решение принято верное.

Они одновременно посмотрели вперед и увидели… берег. Золотистое ржаное поле закончилось. Пристань. Это была их последняя пристань.

Поле кончилось, и Лена с Андреем вышли на непаханую землю, покрытую ровным пушистым травяным покрывалом. Медленно-медленно юноша и девушка подняли глаза и посмотрели друг на друга.

– Прощай, Андрюша, – прошептала девушка.

– Прощай, Аленка, – так же тихо ответил Андрей.

Еще мгновение и… Лена судорожно вздохнула. Глаза Андрея были закрыты. Когда он открыл их, то увидел, как маленький белый кораблик уплывает куда-то вдаль, неведомо куда, по бушующему ржаному золоту…

А по нежно-голубому небу так же медленно и не спеша, уплывая куда-то в неведомое, плыли маленькие прозрачно-белые кораблики. Различие между корабликами было одно – те кораблики, что плыли по нежно-голубому морю, не имели пристани.

 

                                                        

 

 

 

              СНЕГОВИК

 

        Детские ручонки аккуратно

        Белоснежное лепили чудо.

        Из какой-то сказки, вероятно,

        Или просто так, из ниоткуда.

 

        Угольками обозначив глазки,

        Подровняв придирчиво, капризно.

        Я сначала думал, что из сказки,

        Оглянувшись, понял, что из жизни.

 

        Снежная сутулая фигурка

        С головой пустою и холодной.

        А во рту ее...

                             большой окурок.

        Надпись на снегу гласит: "Володя".

 

        Из-под водки битая бутылка...

        Кто ты, Снеговик?!

                              Скажи, откуда?!

        Но ухмылка, дикая ухмылка

        Снежное уродовала чудо.

 

        Опустела улица - ни звука,

        Падал снег ленивый и холодный.

        Я спросил у скульптора: "Зовут как?"

        Шмыгнув носом, он сказал: "Володя". 

 

 

ДОМИК  В  СНЕГАХ   

                                                                  Катилася торба с высокого горба:

                                                                  в этой торбе  -  хлеб, соль, вода пшеница...

                                                                                                         (Считалка)

Медленная, чахлая лошаденка. Она так  длинно плетется, что хочется подтащить ее самому. Вокруг снег, освещаемый лунным светом и ночь. Ночь прекрасна - вокруг лес и жизнь. Эта убийственная литературная луна. Природа. Романтика и снова - жизнь - таинственная жизнь ночи. Так хочется любить и нести тебя на руках в бесконечность, в голубую бездну. Я знаю, отсюда нет выхода - это омут. Но я покорен этому. И ничего не изменить. Я улыбаюсь. Так хочется быть покорным, любимым и незаменимым. Я бесконечно счастлив. Этого невозможно объяснить, но боль, которой так покорен  -  убивает.

 

Длинный, протяжный вой одинокого волка леденит душу. Лошаденка всхрапывает. Вой повторяется. Жуть и отчаяние пронизывают все тело. А что если с волком - один на один? Его глаза напротив твоих глаз. Он тихо рычит, скалится и уже нечего терять. Только страх перед его острыми, не знающими жалости клыками. Но он рычит и медленно отступает. Он тоже любит жизнь, как и мы - люди.

 

Волк ушел. Лошадка сбавила темп и снова понуро поплелась, переставляя копыта по хрусткому утрамбованному снегу.

 

 Сон. Давно. Влюбился в девушку невиданной красоты, но она безумна. Когда проснулся, долго думал, как бы все это было в реальности. Бредовый сон? Сны часто сбываются. Когда смотрю в глубину тяжелых, необъяснимых, глаз - вспоминаю тот давний сон. Как близко мы бываем  от истины, находясь в поиске. Часто бывает, что сон превращается в жизнь, а жизнь становится сном и не всегда хорошим. Тогда хочется, чтобы какой-то отрезок жизни стал сном, чтобы суметь проснуться и отвести в сторону приснившееся. Как ощущает себя человек, когда обокрадут его квартиру? Скверно, наверное. А как чувствует себя человек, у которого обокрали душу? Конечно, ему захочется, чтобы все это стало дурным сном, где ложь, предательство и безумие сочинительства правды, где живут надуманно и жестоко, где обманывают  себя и Бога, в которого, как многим думается, верят. Но верят из корысти.

 

Лошадка прибавила ходу, значит, близко жилье. Закрываю глаза и вижу: деревянный домик в снегах, слабо сочится из трубы дымок, призывно светится небольшое оконце. Запах домашнего уюта, тепла. Скорее бы. Так длинна наша дорога и так сильно устаем мы в пути.

 

Вот и домик в снегах, у которого остановилась лошадка. Но не сочится дымок из трубы, не светится призывно свет из небольшого оконца. Вокруг только снег - холодный, хрусткий. Значит, снова дорога и кто знает, как долго быть в пути.

 

Ребятишки, сбившиеся в кружок. В середине круга маленькая девочка, которая по очереди указывает на каждого пальчиком и говорит тоненьким голоском: «Катилася торба с высокого горба. В этой торбе: хлеб, соль, вода, пшеница. С кем ты хочешь поделиться? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей…»

 

 

 

                                                        

 

            НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

 

        Вы снова в маске.

                                   Кто вы, леди?

        Взлетает в воздух серпантин.

        Подсвечники старинной меди.

        Средь бала я совсем один.

 

        Заходится в восторге скрипка,

        Бушует новогодний зал.

        Вот снова маска и улыбка,

        С вином искрящимся бокал.

 

        О, ваше платье!

                                Кто вы, маска?

        Но тут веселая волна

        Перехлестнула, словно в сказке.

        И леди вновь унесена.

 

        О, ночь!

                    Пророчеством блистала,

        Под звон нежнейший хрусталя.

        А леди - Королева бала

        Себе искала короля.

 

        Вдруг...

             Смолкло все и, стихло рядом,

        И расступились две волны.

        Меня пронзили сотни взглядов

        Под звон гнетущей тишины.

 

        Я уходил.

                           Бледнели свечи,

        Я не гожусь на эту роль.

        Вдруг, через зал, как через вечность:

        "Останьтесь, сэр!

                                  Вы мой король!"

 

                 ОЖИДАНИЕ

                                                   (Притча)

                  Светлой памяти безвременно ушедшего сына

                                  Антоши Селезнёва

                                                                                    

 

Ветер, порой, жалобно стенал. Это было в те мгновения, когда он сдерживал свою мощь, но через считанные секунды снова взвинчивался, ревя, куражась, и обрушивал свою силу и ярость на крохотную одинокую хибарку, притулившуюся на краю поля. А может это был и не край поля, а наоборот, хибарка стояла посреди снежной пустыни… Да и в том ли дело? Главное − хибарка была один на один со свирепствующей и лютующей стужей.

 

Иногда, порывы ветра были настолько сильны, что бревенчатый домишко жалобно постанывал, словно живой, дрожал мелкой дрожью, сдерживая натиск ветра. Порой, казалось, что следующий шквал снежной стихии будет последним для одиноко стоящего деревянного домика, казалось, дерево вот-вот не выдержит шквала и домик рухнет, растекаясь бревенчатым потоком.

 

Стекла в доме угрожающе дребезжали даже под защитой плотно закрытых ставен. В печной трубе завывало так, будто над домиком кружилась стая злой силы, насылая неистовые шквалы ветра, чтобы тот помог ворваться в хибарку и сотворить свое злодеяние. Домик дрожал почти непрерывающейся дрожью, словно замерзший маленький звереныш.

 

Маленькая бревенчатая хибарка обладала всего лишь одной небольшой комнатой, да еще у входа притулилась крохотная терраска, в рамах которой не было ни единого стекла. Издали терраска казалась остовом какого-то большого давно умершего животного. Ветер свободно прогуливался сквозь остов терраски, пытаясь вломиться в плотно закрытую дверь дома. Ступеней перед хибарой не было, а если и были, то они оказались полностью погребенными под толщей снега. Ни зги не видно в кромешной замети. Лишь неистовый воинствующий ветер, да колючим крошевом снег.

 

Внутри хибарки, в небольшой единственной комнате, тоже холодно. Хотя камень печи и был еще теплым, но он не мог противостоять холоду, прорывающемуся сквозь печную заслонку.

 

Такой же одинокий, как хибарка и комната, деревянный стол в углу, на котором плилось, подрагивая, пламя догорающей свечи. Белые дымчатыееле те шторы, шитые тонкой золотой нитью, украшали единственное небольшое оконце. Шторы серебрились инеем, резко контрастируя с нехитрой окружающей обстановкой. Досчатые полы не крашены, но добротно подогнаны − доска к доске.

 

Напротив стола большая роскошная деревянная кровать с замысловатым орнаментом резьбы, а подле кровати низкая тумбочка, на которой стоял деревянный ковш, окаймленный резьбой, изображающей какие-то тайные знаки.

 

На кровати, широкой и, по-видимому, мягкой, кто-то лежал, укрывшись с головой атласным одеялом красного цвета. И все. Больше в этой комнате ничего не было, даже стула. Хотя… у печки, почти у самого дымохода, стояла добротная коса, прислоненная к дверному косяку, касаясь своим острым носиком побеленного кирпича.

 

Сталь косы зловеще поблескивала в полумраке, отбрасывая тусклые блики свечного огня. Хороший, видно, хозяин у той косы, любит, наверное, свое дело и инструмент в исправности содержит. Даже зимой. Но до страды еще так далеко…

 

Лежащий под атласным одеялом шевельнулся, и атлас заволновался, словно от ветерка, который пробрался в хибару, задумав пошалить и здесь. Но это был не ветер. Одеяло зашевелилось сильнее и плавно откинулось в сторону. С большой мягкой подушки приподнялась голова, накрытая черным капюшоном и человек сел на краю кровати. Он был молод, а лицо его, неестественно бледное, выглядывающее из-под капюшона черной мантии, в которую был облачен человек. Он посмотрел в сторону стола, на котором догорала свеча, взял бледной худощавой рукой деревянный ковш и припал к нему губами. Напившись, человек поставил ковш обратно. Движения человека были медленными, плавными и аккуратными. Он встал, прошелся по комнате. Даже не прошелся, а проплыл. Медленно-медленно… Его звали, ему предстояла работа. Это был Танат, то есть − Смерть.

 

А в это время где-то далеко, в полном одиночестве, умирал мальчик, задыхаясь в приступе бронхиальной астмы. В эти последние минуты он был совершенно один. Так уж случилось…

 

− Пора-а-а, − длинным протяжным шепотом протянул Танат. − Пора…

 

− Свеча еще не догорела, Танат, − послышался неожиданно тихий, но всеобъемлющий голос, льющийся отовсюду.

 

− Да, Отец всех людей, − вздохнул Танат, − ты прав, свеча еще не догорела, но она догорит, пока я буду в пути. Мне нужно спешить.

 

Танат подошел к двери, собираясь открыть, но снова услышал всеобъемлющий голос Отца всех людей:

 

− Ты забыл свою косу, Танат.

 

− Нет, Отец всех людей, я не забыл косу. Но сегодня не тот случай и она мне не понадобится. Душа, которая вскоре предстанет перед тобой, чиста и невинна. Готов ли ты принять ее, Отец всех людей?